Кэри и слушать ничего не хотел, когда Леда пыталась завести разговор о старом цыгане. Однажды замахнулся на нее, словно ударить хотел, а она успела заметить, что кожа между большим и указательным пальцами его руки тоже отвердела.
— Рак кожи! — крикнул он. — Это рак кожи, рак кожи, рак кожи! И прошу тебя, раз и навсегда заткнись насчет того старого выродка!
Разумеется, только его теория имела хоть какой-то номинальный смысл, поскольку Леда несла мистическую средневековую чушь. Однако Леда была уверена, что все это проделка старого цыгана, который подошел в толпе блошиного рынка к Кэри Россингтону и коснулся его лица. Она знала это и поняла по его взгляду, когда он поднял на нее руку, что он тоже об этом знает.
Он взял отпуск, договорившись с Гленном Петри, который был потрясен, узнав, что его старый друг и партнер по гольфу Кэри Россингтон заболел раком кожи.
Леда рассказала Халлеку про следующие две недели, которые ей не хочется вспоминать. Кэри спал как мертвый то в их комнате наверху, то внизу в кресле, то на кухне, положив голову на руки. Начал много пить. Садился в кресло в гостиной, держа за горлышко бутылку виски чешуйчатой рукой, и смотрел по телевизору комедии типа «Герои Уайлд» и «Семейные ссоры». Так он просиживал перед телевизором часов до двух или трех ночи. И все время пил виски, как пепси-колу, прямо из горлышка.
Иногда по ночам он плакал. Она подходила и наблюдала его рыдающим в то время, как Уорнер Андерсон, заключенный в коробке их «Сони» кричал: «Вперед, к видеолентам!» с таким энтузиазмом, словно пригласил своих любовниц на круиз до Арубы в компании с ним. В иные ночи, по счастью редкие, он давал волю ярости, спотыкаясь бродил по дому с бутылкой виски в руке, переставшей быть рукой, и кричал, что у него рак кожи («Ты слышишь?! Рак кожи!»), который он подхватил под лампами для загара, и что он засудит этих гадов, которые ему такое устроили, разорит засранцев дотла! Без порток их оставит! Во время подобных вспышек он порой ломал вещи.
— Я в итоге поняла, что такие припадки ярости с ним происходят после того, как приходит миссис Марли прибрать по дому, — сказала она бесстрастно. — Когда она появлялась, он поднимался на чердак и отсиживался там. Если бы она его увидела, весь городок немедленно бы обо всем узнал. Я думаю, он более всего чувствовал себя отверженным, когда сидел там в одиночестве в темноте, а потом ночью давал волю своим эмоциям.
— Значит, он уехал в клинику Мэйо, — сказал Билли.
— Да, — ответила она и наконец взглянула на него. Лицо ее выглядело пьяным и перепуганным. — Что с ним будет, Билли? Во что он может превратиться?
Билли покачал головой: ни малейшего представления. Более того, он имел не больше желания разбираться в этом вопросе, чем в запечатленной на снимке знаменитой сцене, где южновьетнамский генерал стреляет в ухо вьетконговскому коллаборационисту. Каким-то зловещим образом ситуации показались ему схожими.
— Я тебе говорила, что он нанял частный самолет до Миннесоты? Не мог вынести, чтобы люди увидели его таким. Я тебе говорила об этом, Билли?
Билли снова покачал головой.
— Что же с ним дальше будет?
— Я не знаю, — ответил Халлек и подумал: — «Кстати, а что со мной будет, Леда?»
— В конце, когда он сдался и решил лететь, обе его руки превратились в подобие когтей. А глаза… глаза — две блестящие точки в таких чешуйчатых провалах-глазницах. Нос у него… — Она поднялась из кресла, направилась к нему, сильно ударившись об угол столика. «Сейчас она этого не заметила», — подумал Халлек, — «но завтра у нее будет синяк. Будет удивляться, где это так ушиблась».
Она схватила его руку. Глаза были широко раскрыты от ужаса. Заговорила сбивчиво, хрипло, изо рта сильно несло джином:
— Он теперь выглядит как аллигатор, — сказала она, почти перейдя на шепот. — Да, вот так он и выглядит, Билли. Прямо словно из болота выполз и напялил на себя человеческую одежду. Да, похоже, что он превращается в аллигатора, и я рада, что он уехал. Рада. Я думаю, если бы он не уехал, уехала бы я. Упаковала бы сумку и…
Она наклонялась все ближе и ближе к нему, и Билли поднялся, не в силах более переносить это. Леда Россингтон качнулась назад, и Халлек едва успел поймать ее за плечи… он, похоже, тоже порядочно перебрал. Промахнись он, и она могла бы раскроить себе голову о столик, покрытый стеклом и окантованной бронзой (587 долларов). Как раз о него она только что ушибла ногу, только теперь дело могло закончиться не ссадиной, а смертью. Посмотрев в ее полубезумные глаза, Билли подумал, что, может, она бы и не возражала против того, чтобы умереть.
— Леда, мне пора уходить.
— Ну конечно! Просто зашел выпить, верно, Билли, дорогой?
— Извини, — сказал он. — Я ужасно сожалею обо всем, что произошло. Поверь, это так. — И вдруг добавил: — Будешь говорить с Кэри, передай ему мои наилучшие пожелания.
— С ним теперь трудно разговаривать, — рассеянно ответила она. — У него внутри рта то же самое происходит. Десна меняются, язык покрывается панцирем. Я не могу с ним говорить, а его реплики звучат просто как мычание.
Он отступал в холл, желая оказаться подальше от нее, от ее размеренного, такого воспитанного тона, от ее сумасшедшего взгляда.
— Да, он в самом деле превращается в подобие аллигатора, — сказала она. — Возможно, придется в итоге опустить его в бассейн… им, наверное, нужно, чтобы кожа была влажной. — Слезы снова потекли из ее опухших, покрасневших глаз, и Билли заметил, что она проливает коктейль из бокала себе на туфли.